Отрицательный Отбор - Страница 11

На пенсию я по полному праву вышел к столетней годовщине Великой Октябрьской социалистической революции в 2017 году. "Проходимцы", то есть горнопроходчики, долго не задерживаются на работах под землёй. Силикоз съедает лёгкие -- лёгочная жидкость растворяет микроскопические частички песка, превращаясь в губительную кремниевую кислоту. Пришлось выбираться на поверхность. Строительство подземных сооружений -- поработал прорабом на стройке. Ну, там, подземные гаражи всякие под офисными зданиями, подземные переходы на авторазвязках, путепроводы.

Но мои тринадцать лет подземного стажа почти не сказались на пенсии, которую мне назначили на уровне среднестатистического почтальона. Мы ведь уже стояли почти на пороге Европы, а пенсия для трудяг -- пережиток социализма. Пенсионного содержания достойны только госслужащие рангом не ниже третьего. А я -- горный мастер, прораб, инженегр. Не депутат, понимаш, и не госчиновник администрации президента, не ментовский генерал и даже не генеральный прокурор.

Я бы помалкивал себе в тряпочку до самой смерти. На мою пенсию можно было бы скромненько доживать свои оставшиеся мне годки на дачных грядках. Да тут кредитные банки принялись свирепствовать не по-детски, а по-европейски. Довольно скоро после реформ финансовой системы страны на западный лад моей льготной пенсии едва хватало на оплату коммунальных услуг. Судьба задолжника за квартплату -- остаться без крыши над головой. Пенсионер должен работать, а безработица в стране зашкаливает за красную метку на циферблате манометра на перегретом паровом котле. Чем больше выселишь злостных неплательщиков, тем скорей многоэтажный дом перейдёт в собственность банка. Всё правильно -- введи свободную экономику в самой благополучной стране, уже через год-другой появятся безработные, бездомные и голодающие. Ничего другого я и не ждал.

Обе дочки мои были удачно замужем. Сделали меня дважды дедом. Жили отдельно от нас с бабкой. Я бы просто жил-выживал безо всяких идеологических вывертов и плевать хотел на всю политику и Европу. Но Европа сама впёрлась к нам без спроса не на постой, а как полноправная хозяйка, старая жирная потаскуха. И мой город стал разрастаться, как раковая опухоль, вширь и ввысь.

Скромненькое нагромождение наших простеньких многоэтажек очень долго маячило за старой кольцевой дрогой из-за березовых рощиц и запущенных колхозных яблоневых садов. Когда-то легендарный правитель Машеров хотел превратить свою синеокую республику в яблоневый рай. И превратил бы, если бы его самого не сбили на пике карьеры.

Напротив моего дома у реки по строго параллельным посадкам вековых дубов и лип можно было догадаться, что там был подъезд к панской усадьбе. А по чёрным сваям, торчащим недалеко от берега из воды, было видно, где именно давным-давно был деревянный мост. К высокому обрыву неподалёку от реки прилепились чёрные развалины, похоже, костёла -- всего полстены и фундамент. Дети побаивались этого места, которое у них называлось почему-то "чёртов дом". К тому же в яблоневых и грушевых садах можно было из зарослей бурьяна бухнуться в скрытую буйной зеленью глубокую яму -- подвал какой-нибудь панской службы. А подвалы-склепы у польских панов были глубокие и вместительные. Чревоугодие и пьянство в Речи Посполитой магнаты не считали за порок, жратвой и питьём забивали подвалы. Католические прелаты на этот счёт скромно опускали очи долу, а то и вовсе закрывали глаза, потому что и у самих пузо выпирало из-под сутаны так, что наперсный крест впору бы называть набрюшным. Потому как чревоугодие -- мать всех пороков. Или уже не так?

С моего балкона я любовался буйной порослью, скрывающей "чёртов дом", обвитый диким хмелем. Особенно красив был трёхсотлетний дуб на вершине холма над обрывом, где покоились развалины костёла. Зайцы резвились в заброшенных яблоневых садах, с ветки на ветку прыгали белочки, ну и лисички там подъедались.

Потом с ослепительными улыбками фотомоделей в исподнем с реклам и мультяшными чудищами из фильмов ужасов пришёл долгожданный дикий капитализм, которого ждали почти все как наступления царства безделия и халявы, так наши люди представляли рай капитализма по западным кинокомедиям. Наши окрестности преобразились. Берёзовые рощи и колхозные яблоневые сады пошли под нож бульдозера. На их месте воздвигли диковинные отели, мотели и бордели, казино и круглосуточные рестораны, всенощные искусственные катки, боулинги, сауны с бассейнами и прочие всякие развлекательные центры с фейерверками и воплями пьяных гуляк по ночам.

И белорусская скромная, ночью темноватая и тихая столица, некогда фортификционный и торговый центр третьестепенного древнерусского княжества, затем еврейский штетль и деревянный губернский городок почти на уровне уездного, а после войны с фашистами -- полноправная европейская столица, отстроенная в стиле сталинского ампира и хрущобных микрорайонов, местами превратилась в европейский город. Злачными местами, надо бы сказать.

До неузнаваемости преобразилась столица якобы независимого государства с выведенным в пробирке населением, которое никак не смогло за сто лет сплотиться в единую белорусскоязычную нацию, несмотря на все потуги добродетелей за бугром, за лужей и за забором. Повсюду висели указатели на латинице почему-то в чешской транскрипции. Так и свербело в заднице навсегда избавиться от русского языка, но русская речь царила повсеместно. Не удалось внедрить искуственный польский диалект, что запросто дважды получилось у немцев в во время оккупации Первой и Второй мировой. Тогда все шутцманы и расстрельные подразделения отдавали команды только на белорусском в том виде, как его представляли будители нации. А в мирное время русскость так и пёрла из всех щелей, как их ни затыкай.